Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник) - Страница 239

239

– Не забывай, я была кукушкой, – напомнила Дарья. – У меня обостренное чувство опасности.

– Я хочу, чтобы ты наконец-то стала моей женой! – Ражный открыл подпол. – Сейчас кое-что покажу!..

Он спустился по лестнице и сразу же обнаружил, что здесь кто-то побывал – тайник открывали! По крайней мере, пустые бочки у стеллажа стоят иначе.

Освободив вход, он протиснулся в каменный подвал, огляделся при свете спички и открыл сундук…

Чаши не было, впрочем, как и бутыли с дубовым маслом…

Ражный поднялся наверх и сел на пол, свесив ноги. Солнце опустилось в тучу на горизонте, и теперь все пространство дома стало огненно-багровым.

– Все равно не уйдем, – сказал он. – В конце концов, обряд – это лишь дань традициям… Сейчас я истоплю баню. И мы смоем дорожную пыль.

Дарья проводила его пристальным ловчим взглядом…

Следы обыска и присутствия чужаков были повсюду, а в бане не только мылись и парились, но и вовсе кто-то жил, оставив после себя консервные банки, окурки и прочий мусор, разбросанный всюду. Все это можно было вымести, отмыть и вычистить, но Ражный знал, что ощущение осквернения не исчезнет. Древесина, эта живая материя, как губка, впитывала в себя то самое свечение энергии, исходящей от людей и зримой лишь в полете нетопыря. И если на открытом воздухе она быстро таяла, поглощаемая солнцем, то здесь проникала глубоко внутрь, накапливалась и потом могла незримо отравлять среду обитания. Или, напротив, облагораживать ее, когда в дом входил человек с открытой душой и чистыми помыслами.

Люди, осквернившие стены, источали страх за собственную жизнь и, как следствие, ненависть к окружающему их пространству – всё, что принято было считать мирским духом, ныне царящим повсюду…

Это относилось к области тончайших материй и чувств, давно утраченных в миру, и поэтому уже никто не мог толком объяснить, почему старые обычаи строго-настрого запрещают впускать в дом нищих, приносить что-то с кладбища, снимать и носить одежду с мертвецов или брать вещи с пожарища. Соседствующие и часто роднившиеся с араксами старообрядцы только поэтому не впускали в свои жилища чужих, не разрешали молиться на свои иконы и не давали посуды, чаще всего деревянной.

Избавиться от осквернения можно было лишь вытесав стены, сменив полы и потолки, или вообще сжечь постройку…

Ражный вернулся в отцовский дом, сел рядом с избранной и названой.

– Здесь нельзя оставаться на ночь, – проговорила она. – Твою вотчину превратили в западню.

Солнце заканчивало свой очистительный дневной круг и теперь, пронизывая тучу огненным шаром, стремилось к далекому горизонту. До захода оставалось четверть часа, и еще можно было успеть на могилу отца…

Ражный молча взял Дарью за руку и вывел на тропу, петляющую вдоль реки. Дороги на кладбище не было, в последний путь покойных обычно носили на руках, однако под снежной порошей проглядывал свежий тракторный след. Оставалась надежда, что он отвернет куда-нибудь в пойму, на старые заливные покосы, – не отвернул и точно привел к отцовской могиле.

Надгробного камня, когда-то привезенного из Валдайского Урочища, не было…

А значит, отец не мог уже дать своей живительной энергии, которая спасала в минуты крайнего ослабления.

– Вот я и осиротел, – сказал Ражный вслух. И в тот же миг ощутил, как резко сжалась рука избранной и названой. Ражный оторвал взгляд от глубокой вмятины, оставленной камнем…

Прямо перед ними, привалившись плечом к дереву, стоял калик – тот самый, что водил его в Сирое Урочище. Стоял и дерзко, нагловато улыбался.

– Ну что, оборотень? – сказал он громко. – Посмотрел на свою вотчину? Показал невесте?

Его внезапное появление, тем паче в день возвращения, ничего хорошего не сулило. Значит, уже пробежала молва, куда и с кем идет избегнувший сирого существования вотчинник…

Ражный молчал, и это вдохновляло калика.

– Да, плотно обложили тебя, – с усмешкой продолжал он. – Осквернили родовое Урочище, вот даже камень с могилы увезли. И припасть не к чему! Ну, разве что к груди своей избранницы!

Было непонятно, чем подкреплена такая дерзость сирого. Ражный огляделся.

– Ты зачем пришел?

– Поруку принес! – слишком уж весело и зло ответил калик. – Пересвет поединок тебе назначил! Опять праздновать будешь! И на зависть всему воинству – четвертая схватка и четвертый Пир! Редкостная удача, скажу тебе, выпала. Должно быть, боярин благоволит к тебе! Или ты собрался другой пировать? – И скосил ехидные глаза на Дарью.

Пиров на ристалищах могло быть всего три: Свадебный, Тризный и тот, что свершился в Валдайском Урочище с волком, – Судный, назначаемый не Пересветом, а Ослабом.

Ражный почуял, что за этим обычным трепом скрывается что-то серьезное, может, судьбоносное. Просто сирые, когда-то выпотрошенные и разделенные на количество насельников, своим беззаботным и веселым нравом восполняли утраченное. Говорят, и умирали со смехом…

– Нет, ты вообще везучий аракс! – все еще потешался калик. – Даже в Сиром подфартило: кукушку отыскал! Да еще какую! У Сыча нареченную отбил! Приговора Ослаба избежал, из-под его суда вывернулся! Ловкий ты, брат, сразу видно ловчий род. Да только не миновать тебе судьбы, Ражный… Что смотришь невесело? Я же тебе поруку принес, а благодарности не вижу!

– Много брешешь, сирый! – Ражный приблизился к калику, не отпуская руки Дарьи. – Если с порукой пришел, говори, где, когда и с кем. А нет – топай отсюда.

– Где и с кем – известно! – еще больше раззадорился тот. – Но когда, это пусть тебе Пересвет сам скажет. Меня не уполномочили… Иди домой и спроси!

239