Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник) - Страница 148

148

Поединок был назначен на том же ристалище, где когда-то Ражный сходился на потехе с боярым мужем. Разве что стерня была не такая колкая, прикрытая, замороженная, покрытая инеем, и стожок побелел от изморози. В дубраве давно облетели листья, пахло снегом и стояла звонкая, пронзительная тишина. В такую пору Ражный обычно выходил с гончими на заячью охоту, и пока ошалевшие от радости и простора собаки, прихватив русака, гнали его по большому кругу, он легко входил в раж, взмывал в синее, знобкое небо и не хотел опускаться на землю. Гончаки уводили зайца на второй, третий круг, а он наслаждался полетом, ухватывал последнюю возможность отдохнуть от земного притяжения, ибо с началом зимы, как известно, нетопыри забивались в дупла, пещеры и замирали до весны, повиснув вниз головой.

Зимой он тоже входил в раж, но не летал – рыскал по земле волком.

И сейчас было время воспарить над ристалищем, быть может, в последний раз, по крайней мере в этом году; и не смутили, не удержали бы его сидящие на ветвях араксы и иноки, как воронье, слетевшиеся позреть на поединок. И пока не привезли из Сирого Урочища верижного соперника, можно было кружить в холодном осеннем небе, поднимаясь выше черных дубовых крон с замершими на них птицами.

В судных поединках, которые назывались еще Пиром, не всегда соблюдались обычные правила схватки; чаще всего бой начинался с сечи и длился до победы, то есть до смерти одного из поединщиков. Ражный не обольщался, что его противник – верижник из Сирого Урочища станет придерживаться каких-либо традиций. Победа для него означала свободу, и он, постоянно находящийся в состоянии Правила и лишенный вериг, вряд ли и на землю ступит. Так что придется сражаться не с человеком – летающей хищной птицей, способной разорвать быка.

Выставить против можно было лишь волчью хватку…

Не тот щипок левой рукой, которым Ражный вволю угощал соперников в пору, когда занимался спортивной борьбой, а потом применил против Колеватого на Пиру. От безобидного, в общем-то, рывка возникала огромная болезненная гематома, отдиралась, но оставалась целой кожа. Это был своего рода отвлекающий маневр для всех, кто пытался проникнуть в тайну боевого приема. В прошлые времена, когда исход брани решала рукопашная, он обязан был сделать его достоянием всего воинства, если бы протрубили Сбор. Теперь же волчья хватка могла навсегда остаться родовой тайной, поскольку в современной войне требовалось совершенно иное умение. И потому желающие овладеть этим приемом безнадежно тренировали хватательное движение кисти и не добивались успеха.

Настоящая хватка совершалась правой рукой, превращенной в волчью пасть. Зверь никогда не щипал жертву; он вгонял нижние клыки и делал рывок снизу вверх.

Здесь вместо клыков вгонялись напряженные до костяной твердости четыре пальца открытой ладони, способные пробить кольчугу. Но прежде самая жесткая и деятельная, самая чувствительная и нежная часть человеческого существа – рука, должна была вкусить энергию вражеской крови.

Отец когда-то поплатился за это искалеченной десницей, поскольку Воропай оказался слишком крепким на рану. И всю оставшуюся жизнь приводил себя в чувство, стоя у мольберта…

Сейчас Ражный бродил по ристалищу – имел на это право, поскольку прибыл сюда первым, и готовил к поединку руки. Обе, поскольку оставлял маленькую надежду, что соперник не тот обещанный зверь, а такой же, как он, обряженный в цепи и заключенный в Сирое Урочище за то, что утратил Ярое сердце. Бродил и чувствовал, как десятки пар глаз неотрывно наблюдают за ним, отмечают каждое движение. Естественно, он никогда не присутствовал на подобных поединках, знал о них из сказов кормилицы Елизаветы, где всегда по промыслу Божьему побеждал осужденный, и этим укреплялся. Однако прошел уже час, а противник не появлялся: то ли у опричников что-то не клеилось, то ли умышленно выдерживали его, чтобы перегорел перед схваткой.

Воронье в ожидании поживы зябло на студеном ветру…

Наконец он услышал костяное щелканье клювов и оживленное шевеление черных тел в кронах дубов и потом увидел, как по туристической тропе едет телега, запряженная парой взбешенных, с пеной у рта, гнедых лошадей, с железной клеткой, покрытой черным полотном, словно там и впрямь сидела смиряемая темнотой птица. Опять же из сказов он знал, что буйных возят непременно в клетках, дабы ограничить пространство и не позволить им взлететь. Точно так же возили когда-то и Стеньку Разина, и Емельку Пугачева – взбуянившихся араксов из Донских Урочищ. Это случалось нередко, когда в ожидании Сбора воинства засадники настолько совершенствовали свои арсеналы и Правило, что срывались с тормозов и, не зная удержа, шли в мир и силой своей, воинствующей волей, а более всего Ярым сердцем сводили с ума людишек. А поелику в тот час не оказывалось иноземного супостата, одержимые били своих, покуда не попадали в вериги и клетки.

Возница едва остановил несущих лошадей, повиснув на уздечках, и они, кося кровяными глазами на поклажу, затанцевали на месте. Тем временем инок в черной рясе достал из телеги паяльную лампу, распалил ее, прислонив дулом к окованному колесу, и стал греть кусок арматурины. А заодно и руки над гудящим пламенем. Возница же распряг боязливых коней, схватил под уздцы и увел в глубь дубравы.

Инок подкачивал насосом лампу, шевелил, переворачивал прут и, приплясывая в тоненьких сапожках, длинно швыркал носом. Эти неспешные приготовления усмиряли не только птиц на деревьях, а и самого Ражного: умиротворяющая приземленность события никак не соотносилась с предстоящим смертельным поединком. Узник же в затемненной клетке ходил, как рассвирепевший лев, сотрясал телегу и пугал внезапным, нечленораздельным стоном трепетные крылья воронья.

148