Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник) - Страница 87

Когда на самом деле стемнело, Скиф наконец прекратил усиливать давление и, окаменевший, раскаленный, замер, ожидая, когда скованный, обездвиженный противник произнесет:

– Довольно.

Ражный молчал. Вести далее поединок не имело смысла и разумнее было бы сказать это слово, точнее, выдавить его из себя, поскольку язык от перенапряжения, кажется, давно рассосался и не существовал.

Но в роду Ражных никогда не говорили этого слова, и не ему начинать. Пока еще можно стоять на ногах и дышать один раз в пять минут – надо стоять…

В любой момент инок мог воспользоваться состоянием Правила и в буквальном смысле задавить соперника; он не делал этого, ждал, когда Ражный заговорит.

С темнотой постепенно растащило тучи, и когда на небе заискрились звезды, двоящиеся то ли от утомленного зрения и недостатка воздуха, то ли от слез, Ражный ощутил присутствие рядом третьего. А третий в поединках араксов был лишним. Даже хозяин Урочища не имел права приближаться к ристалищу, пока не закончится схватка.

Этот третий приближался бесшумно и незримо, однако его выдавало бордовое, с красными сполохами свечение: Ражный находился в состоянии «полета нетопыря» с того момента, когда Скиф окончательно сковал его кандалами рук.

Теперь было время парить чувствами над землей…

То, что это не человек, а зверь, он понял в тот миг, когда услышал с правой стороны тихий, злобный рык. Ражный не мог видеть волка, но слишком хорошо знал, что последует за этим: зверь распалял себя и готовился к прыжку.

– Не смей, – просипел он сквозь зубы.

Скиф отреагировал мгновенно, сдавил головой горло и вообще перекрыл дыхание. Волчий хищный рык стал напоминать собственный голос Ражного. Должно быть, Молчун сейчас чуть присел на передних лапах, а задние напружинил, чтобы метнуть тело вперед.

– Не подходи, не делай этого, – хотел сказать он, но получилось некое клокочущее бухтение.

И тут инок резко ослабил объятия, затем с трудом, будто цепи снимал, расцепил руки и отскочил на два шага.

– Ты сказал – довольно? – хрипло спросил он.

Ражный вздохнул, голова закружилась от переизбытка кислорода.

– Я сказал – довольно, – подтвердил он, озираясь: Молчуна не было…

– Показалось, ослышался, – признался Скиф, едва владея речью.

– Я вроде тоже… Ослышался.

– Что – тоже? – выплевывая слова, как боль, спросил тот. – Признаешь мою победу?

– Да, твоя взяла…

Скиф сразу же убрел с ристалища и лег на землю. А Ражный выдрал ноги, утонувшие в сырой земле, сделал несколько шагов вправо – туда, где стоял волк, – позвал хрипло, разминая деревянный язык:

– Молчун?.. Ты где? Зачем пришел?

В ответ лишь шуршали незримые, падающие с деревьев листья…

Он склонился, ощупал землю – снег давно растаял, и следов на земле не оставалось…

По традиции побежденный обязан был, передав Поруку, немедленно уйти с ристалища и не задерживаться в Урочище; оно сейчас всецело принадлежало победителю, и никто не должен видеть, как будет он торжествовать, радоваться, воздавать благодарение земляному ковру, деревьям, небу и солнцу. Искреннее проявление чувств аракса, а тем более старого инока – таинство, интимное действо, запретное для чужого глаза.

Ражный не сходил с ристалища, ожидая, когда Скиф отлежится и спросит Поруку, разве что обошел его по кругу, вглядываясь в темноту – не сверкнет ли в темноте волчий взгляд…

Прошло около получаса – инок лежал, раскинув руки и оставаясь неподвижным. Конечно, то, что он сделал в братании, то, что выдержал многочасовой блокирующий жим, вряд ли кто смог бы сделать. И его смертельная усталость естественна… Однако начало уже светать, а Скиф так и не встал хотя бы о Поруке спросить. Не сходя с ристалища, Ражный приблизился к нему и лишь сейчас заметил состояние инока: он тяжело ворочал головой, тихо мычал и скрипел зубами, что никак не вязалось с победителем.

– Скиф? – окликнул он. – Тебе плохо, Скиф?

Тот перевернулся на живот, примолк, затаился, лишь руки медленно царапали, сжимая в кулаки подстилку из дубовых листьев. Он мог надорваться, мог от перенапряжения лопнуть легочный сосуд, могло открыться внутреннее кровотечение, но гордость победителя не позволяла обратиться за помощью к поверженному противнику…

Ражный подошел вплотную, присел в изголовье:

– Что с тобой, Скиф?

Он перестал грабить пальцами землю, замер с полными кулаками, и послышался негромкий, сдавленный смех.

Или плач?..

– Слышишь меня?.. Чем тебе помочь?

Скиф поднял голову, затем кое-как поднял себя с земли.

– Чем ты поможешь? – спросил, всхлипывая – плакал! – Ну чем ты мне поможешь?!

Едва передвигая столбообразные ноги, отошел к крайнему дубу, обнял его, постоял минуту и вдруг ударил по нему кулаками, сшибая кору, – забелели пятна обнаженной древесины.

– Все пропало! Все пропало!..

– Ты же победил, Скиф…

– Победил?! – взревел он. – Я примучил тебя в братании! И то не уложил на лопатки!.. А должен был уложить в кулачном бою! Должен был!

– Разве это теперь важно, как победил?..

– Тебе не важно! Потому что ты еще дубок зеленый! Для тебя только победа, и больше ничего! А с меня листья облетают! Мне важно! Почему я тебя не сделал в зачине?! Почему?!

Инок заскрипел зубами, в крайнем отчаянии помолотил воздух кулаками и, спохватившись, что не должен показывать своих чувств в присутствии молодого аракса, сел под дерево, помолчал, зажимая себя в кулак.

– Десять лет готовился к этому поединку, – справившись с собой, проговорил он печально. – Десять лет искал систему нападения и защиты, полмира объехал, всех самых старых иноков отыскал. Год в Индии прожил, переболел лихорадкой, потом год на Кавказе, два – в Иране. В мусульманство перешел, обрезание сделал! Чтоб пустили хотя бы глянуть на их тайные камлания в пещерах… Три года по Карпатам ползал! У русинов жил, в гуцула превратился… И все впустую, да? Все напрасно?!