– Ражный? – Калик тут же натренированно вскочил, оттолкнувшись руками. – Ты что? Сирых грех обижать! Знаешь ведь, руки не подниму, по обету…
Это оказался тот самый калик, что приносил поруку о поединке с Колеватым. «Свой» калик, друг душевный, ибо принес счастливую поруку, можно сказать, победу на Пиру Свадебном! Обычно в таком случае араксы воздавали им богатые дары, хмельным медом упаивали и всячески привечали, а сирые пользовались таким расположением и, бывало, по неделе гостили.
Ражный до сей поры еще не отблагодарил калика – не сводили ни дороги, ни судьба, и оттого ощутил неловкость.
– Прости, брат, – повинился он. – Не разглядел в темноте…
– Я к нему с вестью, а он?.. А если б пришиб? И что?.. Получил благодарность!
– Тебя кто послал, друг мой сирый? – примирительно спросил Ражный.
Тот утер лицо снегом, понял, что бить больше не будут, и расхорохорился:
– Дед пихто!.. Озверел, что ли? Над каликом измываться!.. А говорят, благородный, обычаи блюдет!..
– А ты ходи открыто! – отпарировал Ражный. – Не крадись чужим следом.
– У меня походка такая. Вот ты сейчас зачем здесь торчишь? Ведь давно уже стоишь – переминаешься.
– Бренку жду.
– Врешь, все бренки нынче в Урочище. Ты же вроде на ристалище пришел? Рубашонку-то зачем подпоясал веревкой?
Ражный запахнул тулуп.
– Чтоб топор носить.
Сирый погрозил пальцем:
– Смотри! Ты хоть знаешь, с кем схватишься? Ты про Сыча-то слышал? Это же не человек – носорог!
– Не твое дело.
– Во нынче какие послушники! – изумился калик. – Поединки устраивают в Вещерских лесах! Виданное ли дело?..
– Зачем шел за мной?
– Не шел – бегаю со вчерашнего дня! Столько верст отмахал до твоей хоромины, а заглядываю – нет никого. Я по следу и к кукушке попал. А разве у нее правды найдешь?
– Что же ты бегаешь?
– Предупредить хотел – три дня осталось!
– Каких три дня?
– Послушания три дня! И конец твоей вольной жизни.
– Ну-ка, сирый, объясни толком. Ничего не пойму. Ты откуда здесь взялся?
– Откуда… Из Урочища! Ты что, не слыхал? Брата своего, Драча, выгнал, а тот бренке сказал. Вече собиралось! Без малого сутки старцы у огня сидели, судили да рядили… Ох, чего я только не наслушался! И про тебя все знаю. Незавидная у тебя судьба, Ражный. Уж лучше бы в калики определили. Или уж рубахи шить…
– И куда же меня определили? – перебил его Ражный.
– А ты не догадываешься? На ветер поставят! Через три дня бренка за тобой явится.
– На ветер?
– Чему ты радуешься, олух? Или не понял? На радун!
– Говорили же, холостых не ставят?
– Теперь на это не глядят! Скоро весь Полк по ветру пустят…
– Погоди, что же в этом плохого?
– Что?! – изумился и отступил сирый, взмахнув руками, слов не находил. – Ну, ты и… Он еще спрашивает!.. Не у меня – у кукушки своей спроси! Она скажет!.. Если знает.
– Я слышал, это какая-то особая каста…
– Верно, каста! А знаешь, что отдать придется? – Он покрутил пальцем у виска. – Ты хоть соображаешь?.. За все приходится платить, а за возможность летать – очень дорого! Ты что думал, на веревках повисел, на Правиле покувыркался – и уже овладел Правилом? Тогда бы мы все, как птицы, порхали… Истинным Правилом владеют только те, кто на радун встал.
– Волю отнимут?
– Не спрашивай, не скажу! – почему-то обиделся сирый. – Верь на слово – уходить тебе надо. Калюжному одного намека хватило, сразу все понял, послал своего бренку и ушел. Так что разваливай свою хоромину и топай отсюда.
– Зачем же разваливать?
– Ну спали ее сам! И чтоб следа не осталось. Все равно не потребуется.
Ражный подтянул к себе калика, встряхнул слегка:
– Или говори все, что знаешь, или… ступай себе, друг сердечный.
Тот вывернулся, одернул свою одежину.
– Не хватайся! Не заслужил такого обращения. Не спалишь избу – сожгут сегодня. Если уже не полыхнула…
– Посоветуешь в мир бежать?
– От чистого сердца помочь тебе хочу, по-отечески. Не упирайся, как отрок. – Он придвинулся к уху. – На вече Гайдамак присутствовал. Ослаб его как опричника посылал…
Ражный отпрянул:
– Тогда понятно!..
– А ты не торопись судить. Сначала выслушай!
– Говори.
– Мне что же, кричать на весь лес?
– Кто нас ночью услышит?
– Сороки! И растрещат потом! – Сирый оттянул воротник его тулупа, заговорил гундосым полушепотом: – Гайдамак за тебя вступился перед бренками. Кто был на вече, всякий подтвердит.
– Его что, совесть заела?
– Послушай, вотчинник, а тебя учил отец уважать иноков? И блюсти законы старшинства? Гайдамак уже лет двадцать, как самый приближенный опричник!
– Отец учил жить по законам братской справедливости, – отчеканил Ражный. – Уважать достоинство, а не возраст и положение.
– Скажи еще, тебя осудили не по справедливости!
– Я повиновался суду.
– Вот сейчас и подумай. – Калик все больше смелел. – Что бы стало, коли Гайдамак не убедил бы Ослаба волка против тебя выставить? Не буйного Нирву, а зверя дикого? В твою гордую голову приходило, что он уберег тебя от смерти?
Ражный отчего-то вспомнил вдову-сороку, мужа которой удавил Нирва, и непроизвольно передернулся. Сирого это почему-то вдохновило:
– Инок не первый раз за тебя хлопочет, от глупости удержать и спасти пытается. Вместо Ярого Сердца в тебе гордыня завелась, как чирей. Вот за это тебя и поставили в сирое стойло. А теперь и на ветер поставят!
Ражный молчал, а калик расценил это по-своему, заговорил доверительно: