Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник) - Страница 121

121

Ражный изготовился, чтоб сразу же, как вырвутся на открытое место, настигнуть суженую и сорвать с нее плащ, однако лошади вынесли на берег озера, где лес вплотную подступал к воде. Не сдержав бега, кобылица взрезала темную гладь, вырвала копытами и распустила в обе стороны дорожки кувшинок и белых лилий, а через мгновение синее полотнище вздулось, накрыв Оксану с головой, и поплыло, словно воздушный шар. Тогда Ражный бросил остановившегося было коня в озеро, сдернул с воды плащ и повернул к берегу – сзади послышался лишь легкий вскрик.

Купель слегка отрезвила и его, и жеребца, а суженая, оставшись полностью обнаженной, продолжала плыть верхом, встав на колени в седле, и тело ее, как и бурунный след за кобылицей, золотилось под склоненным солнцем.

Ражный спешился, снял седло и хлопнул коня по шее.

– Я плащ добыл, теперь ты иди!

Жеребец встряхнулся и крупной, вольной рысью побежал берегом на перехват кобылицы. Опытный в любви племенник не пожелал бросаться в озеро, затанцевал у кромки воды, подзывая невесту тихим, воркующим ржанием. И она, словно на магнит, кинулась к нему, скользя по дну нековаными копытами, подскользнулась, на мгновение ушла с головой и сбросила всадницу – точнее, смыла ее со своей спины. Однако в неуловимый момент, будучи под водой, Оксана успела расстегнуть подпругу, и когда кобылица вынырнула и обрела опору под ногами, оказалась уже без седла.

Тем часом Ражный снял мокрую одежду, развесил ее на солнцепеке и расстелил на земле плащ – символ девичьей чести. По обыкновению перед Пиром Радости суженая носила его целый месяц, в том числе и спала на нем, дабы напитать его своей энергией любви и страсти, но Оксана не ждала Манорамы, повиновалась воле прадеда, и потому он ничего не ощутил. Синее полотнище пахло ароматом трав и разогретой на жаре еловой хвоей – вездесущим лесным запахом. Потому Ражный лег рядом с плащом, на ярко-зеленый и густой кукушкин лен. Суженая могла бы подойти, взять предмет своей гордости и отдать другому араксу, например своему тайному возлюбленному – бывало, что таким образом молодые заранее договаривались и преодолевали родительскую волю, – но Оксана не сделала этого, положила седло на камень вверх потником, чтоб подсушить, и с девичьей опаской присела возле ног, к нему спиной.

– Надеюсь, ты от меня не отказался? – уверенно спросила, глядя на трепыхающееся под ветром полотнище.

– Прости, я приехал не на Манораму, – внезапно для себя признался Ражный. – А чтобы отомстить за отца.

– Кому отомстить?

– Это не обязательно знать…

Она не настаивала, лишь подогнула ноги, зябко обняла свои колени.

– Я подумала, почему так рано мне выпал Пир Радости? Тебе еще до сорока шесть лет, одиннадцать месяцев и двадцать два дня…

– Инок поторопился. Повязать меня хочет Манорамой, отвлечь…

– И что, удалось ему это?

В зачине Пира он не имел права прикасаться к ней, а хотелось дотронуться до спины, приласкать и утешить.

– Если бы не скачки, а сразу на брачное ложе… – против своего желания пошутил он и пощекотал длинной травинкой ложбинку спины.

– А ты совсем не испытываешь ко мне чувств?

Древняя традиция была проста и мудра: обрученным прививали любовь друг к другу, как прививают к дикому плодовому дереву благородный побег. Ей с раннего детства рассказывали о нем в буквальном смысле сказки, представляя если не принцем, то храбрым, сильным и мужественным воином – единственным достойным ее руки и сердца. Она вырастала с мыслью о нем, и детское, девическое воображение к юности превращалось в мечту – в порох, которому достаточно одной искры. Из-за большой разницы в возрасте несколько иначе все происходило среди воинов, ожидающих совершеннолетия. Относительная свобода вовсе не означала полную волю: ему, как и суженой, все время внушали о продлении рода с одной-единственной, той, с кем была скреплена рука, и каждый аракс стоял перед выбором – прервать его или продолжить. Чаще всего бывало, что обрученные не видели друг друга с самого момента обручения, но истинное, искреннее чувство возникало в единый миг, как только они встречались.

Оксана посмотрела через плечо, откинув тяжелые, мокрые волосы.

– Совсем ничего?

– Сначала мне надо избавиться от других… чувств, – проговорил он сквозь стиснутые зубы.

– Я помогу тебе. – Она легла, положив голову ему на живот. – Почему ты такой холодный? Когда скакал за мной, я чувствовала поток огня.

– Это у тебя волосы холодные…

– Я знаю, ты хочешь отомстить Пересвету, – вдруг сказала суженая. – За своего отца. Прошу, не делай этого.

– Тебя Гайдамак попросил?

– Нет, он ничего не сказал. Достал лишь плащ и подвел лошадь.

– Ну да, и кобылица оказалась в охоте…

– Мой прадед так хорошо знает коней, что у него… все возможно. Он самый лучший лошадник на свете.

– Считай, поверил…

– Что делать будем? – после короткого молчания спросила она. – Прикинемся, что празднуем Пир, или ты вернешь плащ и сдашься?

– Я никогда не сдаюсь.

– Но месть – не то чувство, чтобы радоваться…

– Но это самое чистое чувство!

– Говорили, что ты дерзкий… Знаешь, и мне это нравится. Хочу, чтобы дети походили на тебя!

На отмели – там, где из озера вытекал ручей, – забили воду и заржали кони. Оксана на миг замерла, и волосы ее стали горячими.

– Все равно, – через минуту проговорила она. – Откажешься от своих чувств – приди ко мне, постучи в окно… Подумаешь, каких-то шесть лет, одиннадцать месяцев и двадцать два дня…

121